-4oДавно так повелось, еще с литературной студии, что Виктор Федорович всегда делится какими-то новостями. Традиции изменять не стали, а из книжных новостей – сборник повестей Виктора Потанина под названием «Даже не верится…» с предисловием Валентина Распутина. По просьбе учителей в серии «Путеводная звезда» сборник издал Российский детский фонд. Похвастаюсь: Виктор Федорович подписал мне сборник своих рассказов на память.
Возвращение
Из больших новостей для писателя это свежие публикации в журналах. «Наш современник» опубликовал новую повесть «И час настал». В этом же номере в компании с мэтром – стихи Марины Перовой, моей коллеги, журналистки газеты «Новый мир». В питерском журнале «Родная Ладога», в котором в последнее время Виктора Потанина печатали чуть ли не в каждом номере, увидела свет полная версия рассказа «Гений». И журнал «Аврора» опубликовал разговор с писателем, а такжеи новый рассказ. В Кургане к юбилею писателя выйдут избранные повести, говорят, уже напечатаны. Здесь будут и новые вещи, и из написанных в прошлые годы.
– Первое слово – родным моим изданиям «Тоболу» и «Сибирскому краю», где повести выходили впервые. Я рад, что удается сохранить студию при Курганском госуниверситете. Меня радует, что в последнее время в литературу входят новые авторы: Александр Рухлов, Марина Перова, Виктор Воинков.
– А что из недавних событий вас воодушевляет?
– Мне любопытно самому ( многие, наверное, улыбнутся), но в последние три-четыре года я написал больше, чем когда мне было 40 или 50 лет. Кажется, усталость, возраст и жизнь поломала, а написалось больше. Когда был полон сил, мне хотелось увидеть новые вещи напечатанными. Сейчас, как говорится, «от юности, от неги сладострастья останется уныние одно», совсем нет горячего желания увидеть себя напечатанным. Думаю о каких-то итогах. Есть у меня и заветный «желтый портфель», который родные и друзья обязательно должны открыть после меня. Там лежат вещи, которые я даже не пытаюсь предлагать журналам. Это, наверное, от душевной усталости. Сюда примешивается и мое уныние оттого, что люди по-прежнему мало читают. Что уж там Потанин, ведь и Бунина с Распутиным не читают.
Несмотря на это, я далеко не пессимист. И для меня в эти дни есть праздники. В Москве, возле Белорусского вокзала, на прежнем месте вновь ставят памятник Горькому, и я праздную его возвращение. Возвращение литературы в русло литературы. Это и надежда: а вдруг будет возвращение к постоянному чтению, к изданию книг... Из горьких событий – уход Валентина Распутина и Василия Белова. Это та озоновая дыра, которая не зарастет никогда.
Пожалуй, главное событие этого года (до сих пор остается в душе огромное волнение) – открытие памятника Есенину в Частоозерье. Море людей, в горле ком… Я даже не помню, что говорил… Мне приятно, что я помогал обустроить литературную гостиную «Под сенью Есенина». Подарил книги свои и своих друзей, литературные документы. И мне особенно хочется бывать в Частоозерье. И обязательно нужно, чтобы там появилось литературное объединение.
Лаборатория
– Всегда интересно узнать о писательской кухне. Расскажите, как вы работаете?
– Я человек глубоко консервативный, не могу работать с современными средствами. Компьютеры и электроника – все это не про меня. Лист бумаги, ручка или карандаш – вот и всё, что нужно. Иногда надо мной иронизируют, но я отшучиваюсь, напоминая, что в тридцати метрах от квартиры на Мойке была французская лавка писчебумажных
принадлежностей. Там было и вечное перо, но Пушкин писал гусиным. Пером писал и Анатоль Франс.
Я убежден, что невозможно было бы написать на компьютере «Степь» Чехову или «Анну Каренину» Толстому.
Современная техника письма и общения, мне так кажется, лишает человека самоуглубления, не хватает для души одиночества. При такой технике ты всегда на поверхности, а для творчества нужно все время идти в артезианскую глубину, чтобы сказать свое. А сказать трудно, ведь есть ощущение, что сказано уже все. Но люди не похожи друг на друга, а писатели тем более, и хочется верить, что получается сказать новое.
К сожалению, я пишу ночами, не по утрам. День прошел – некая усталость, впечатления. К сожалению, пью много чаю. Передо мной всегда великий пример Достоевского, который ложился в четыре утра. Для меня очень важно, на какой бумаге я пишу. Хорошая бумага – и душа теплеет. Это бывает не всегда, но я ее покупаю. Валентин Распутин советовал мне не оставлять черновиков. Это стружки, которые столяр выбрасывает. Я почему-то черновики оставляю. Прикасаюсь к ним, и хоть написаны они два-три года назад, но теплые. И тяжело рвать, физически тяжело бросать в корзину. Никаких мыслей, упаси бог, что вот умру и это все начнут разбирать исследователи, у меня нет. И такого личного хлама у меня много, особенно в деревне.
Очень много за жизнь прочитал книг о литературном мастерстве. Например, Аркадий Гайдар, рассказывают, перед тем как садиться писать, выпивал две бутылки яблочного вина, затем ходил по дорожкам дачи, по саду, а потом писал все начисто. Другие писатели прибегали к иным стимуляторам. Довольно много судеб было сломано раньше времени. У меня ничего подобного не было. Не потому, что я такой хороший. Меня воспитывала (и спасибо ей за строгость) бабушка – Катерина Егоровна Селиванова. Она из староверов, из тех мест, откуда и Терентий Семенович Мальцев. Старообрядцы отрицательно относятся к алкоголю и курению. В этой жизни, особенно в молодости, я не был синим чулком, но, слава богу, черту, как некоторые мои близкие люди по литературе, не перешагивал. И в какой-то мере, мне кажется, это помогло и в творчестве.
– Каков круг вашего чтения кроме Чехова, Бунина?
– Несколько имен с удовольствием назову. Очень для меня дорог Виктор Лихоносов. Он в прошлом году отметил 80-летие. И сейчас появилась его дневниковая проза. Вырос как классик Владимир Крупин. Многие книги до Кургана просто не доходят, но мы дружим десятилетия и обмениваемся написанным. Еще один писатель – Борис Екимов, который пишет интересно, взволнованно, прекрасно с точки зрения стиля. Конечно, не могу не назвать петербургского поэта Николая Рачкова, который мне интересен.
Родное поле
– Вы много времени проводите в деревне. Что это – родовое гнездо, писательский дом, место отдыха?
– Моя родная Утятка для меня – мой заветный кабинет. Моей деревне, родине, отданы лучшие годы. Для меня это – чувствовать себя членом семьи. Особенно это ощущение бродило в душе, когда были живы мои сверстники. Сейчас многие уплыли далеко и навсегда – лежат в утятском бору. Я хожу и с ними разговариваю. Чувствую свое родство. Сейчас слово «крестьянин» полузабыто, но я не верю, что крестьянство уничтожили. Ведь крестьянин – это не тот, кто идет за лошадью и пашет поле, работает на земле с серпом и литовкой или на тракторе. Крестьянин – это прежде всего уклад мысли, понятий, привычек и особенно нравственность. Я знаю (и это показали войны в Афганистане, на Северном Кавказе), как много молодых людей с чувством высокого долга, нравственности и с чувством Родины. Чувство Родины – чувство родного поля, по которому в детстве ты ступал голыми пятками, а потом в юности клялся в чем-то. Такое ощущение, что все это осталось, и выветрить это невозможно. И с уходом Белова, Распутина, Шукшина
крестьянский корень из литературы не может исчезнуть, как не может исчезнуть чистота человеческих понятий, чувство долга и преданности.
Очень не люблю слова «малая родина». Ведь не может быть малой мамы или большой.
Жизнь мотылька
– Мне кажется, у любого писателя должны быть непростые взаимоотношения со временем. Как вы его ощущаете?
– Я, конечно, вспоминаю лучшие годы в литературе. Конец прошлого века, многомиллионные тиражи. Трижды меня печатала «Роман-газета» миллионными тиражами. Когда я выступал в Америке в Вирджинском университете в конце советского времени, то показывал эти публикации, и ко мне было мгновенно проявлено уважение. На меня смотрели так же, как, скажем, на Стейнбека или Хемингуэя.
Но есть и другое. Человеческая душа по своей сути – это явление страдающее. Она страдала при социализме, неминуемо страдала бы и при коммунизме, и при Ельцине и Гайдаре. Человеческая душа откликается на все ветра – на политические и нравственные. И ей всегда трудно.
Хорошо, что ко мне, старику, столько внимания, но трудно переживать такой возраст. Он очень тяжелый. Много печалей, и со здоровьем не все в порядке. К 80-летнему человеку подступают усталость, одиночество и пессимизм. Может быть, какую-то глупость скажу, но в последние два года мне ночами снится детство. Проснешься, а детство продолжается целый день, а иногда целую неделю. Переживаешь. Потом снится 18 –20 лет. Наступает день, а юность продолжается. И это дает пищу для анализа, самобичевания, выносишь себе приговоры.
Чисто внутренне 80 или 70 – нет особой разницы. Это громада лет, но ощущение такое, как будто все пролетело мгновенно, как жизнь мотылька. Были гонорары, а ведь для семьи ничего не нажил, кроме материнского домика и неплохой квартиры в разваливающемся теперь доме. Не стремился и не думал об этом никогда. Я оптимист, но в восемьдесят лет наступает генеральная репетиция прощания с очень многим. Конечно, главная мысль связана с литературой, хочется, чтобы она осталась. И чтобы мои внуки не впали в бедность в нищету. Пока жив – иду, работаю.
P.S. 14 августа Виктор Потанин отпразднует 80-летний юбилей. Личное событие приобретает и общественный масштаб. Празднование пройдет в том числе и в областной детской библиотеке, которой по инициативе председателя Российского детского фонда Альберта Лиханова и при поддержке губернатора Курганской области Алексея Кокорина присвоено имя Виктора Потанина.
Александр Теплухин.
Фото Александра Кадникова.